Благословенны ночи Испании. Благословенно время, когда тьма опускает покров свежести и тишины на кипящий от дневной жары и страсти город, даруя хотя бы временное успокоение мятежным горожанам. Пусть сон их беспокоен и краток, а ночная тишь обманчива, но как сладко хотя б иногда поверить в этот обман, в то, что город наконец обрел умиротворение, а его жители вверили себя ангелам небесным, наконец, услышав их тихое пение.
Отец Антонио коснулся сухими ладонями прохладных камней парапета и вдохнул свежий воздух, не обожженный палящим солнцем, в котором звучали запахи трав и перца. Какая невыразимая сладость была в этом глотке... Уж пятый десяток лет живет он под этим небом, и не может пресытиться. Да, кардинал Вальдес любил этот мир, благоговея перед ним как перед любимым творением Господа, и был готов защищать его невинную чистоту от порока и скверны изо всех сил, ему дарованных. Ни разу отец Антонио не усомнился в своей миссии. Всегда он был смиренным пред Господом, милосерден с паствой и суров с отступниками, ибо таким следует быть служителю Церкви и Святой Инквизиции. Если бы кому-то пришло в голову спросить его о желаниях, Вальдес не понял бы вопроса. Господь всемогущ. Волей Его отец Антонио был наделен властью вершить чужие судьбы, отказавшись от власти над собственной, ибо судьбу орудия определяет только его господин. И господин был к нему милостив.

Еще раз прислушавшись к сонному дыханию города, Вальдес направился вниз. Нет, все-таки он не доверял этой тишине. Где же можно найти острова чистоты и непорочности? Только не в больших городах. Что города, если даже в монастырях порой кипят такие страсти, что никакие молитвы не в силах заглушить их голоса.
Однако сейчас монастырь спал. Все, от настоятеля до заключенных в монастырских подземельях грешников. Милосердный сон способен победить даже совесть и страх. Спустившись вниз, священник остановился, прислушиваясь. Чьи-то быстрые шаги неприятно нарушали ночную гармонию. "Кто бы это мог быть?"

Отредактировано Антонио Вальдес (2009-04-01 23:25:43)

Тереса еще раз прошлась по клетушке, в которую ее запихнули и с досадой пнула босой ногой решеткой. Ругаться не стала, хотя крепкое словцо так и просилось на язык. Не жизнь, а сплошное невезение. Тереса Химена Аугустос Карлос вьюда де Баррос с младенчества отличалась невезучестью. Потонул отец, подцепила какую-то пакость и умерла мать, взял на воспитание угрюмый лекарь, сделал Тере своей женой, три выкидыша, побои, утопление его, пинок наследниками из дома, дорога, мытарства с работой... Теперь - венец - ее ждали застенки великой инквизиции.
Она села у стены, обхватила колени руками и глубоко задумалась. Кто, зачем и за что? Наверное, Марисоль... Но чем я ей мешалась? Пою, танцую, иногда травками приторговываю. Дева Мария, да ей 15, я перед ней - потрепанная жизнью старуха, в свои 20. Но я красива. И голос у меня звонкий. Или это старая Исабел? Чтобы не перебивала покупателей на травки?
Интересно, в чем меня обвиняют.
О угрюмых священниках, пытках, допросах, тем паче, о казни, Тересита старалась не думать. Страшно.
Она услышала чьи-то шаги и мигом подпрыгнула на месте. Всмотрелась в коридор и крикнула
- Эээй, есть кто разумный? - где-то рядом завыли напиханные, как рыбы в бочки, обвиняемые.
То, что ее заключили в отдельную камеру, пугало еще сильней. Страх подкрался внезапно.
-Да хоть скажите, в чем я виновна?!

Она не ждала ответа, когда кричала. Ей было страшно - стало еще страшней. Ибо у двери стоял монах. Она отпрянула вглубь камеры, испуганно смотря на человека. Зашумело в голове.
"Сейчас, сейчас, вот сейчас поведут. Зачем кричала. Они могли забыть"
Он заговорил, и какое-то время Тере тупо пыталась осмыслить простейшие слова. Вспомнить, что они значат, так велик был страх инквизиторов (а другие сюда не ходили), впитанный с молоком матери. Да, люди верили. И боялись.
- Тереса, святой отец. Тереса Аугустос, - робкая надежда мелькнула на дне черных миндалевидных глаз уличной певички. Безумная, сумасшедшая надежда. Так умирающий ходит по гадалкам и колдунам, не веря, что средства от смерти нет, а так они губят свою бессмертную душу. Она старалась запомнить пришедшего слугу Божьего, чтобы узнать при случае. Но за капюшоном не было видно. А случай может и не представиться...
Она опустилась на колени, склонив голову под крестом, прочерченным монахом, прижимаясь к ледяным прутьям.
-Я уповаю только на Бога, больше никто сироте, вдове не поможет. Святой отец... - голос дрожал, исчезали колючим песком слова. Здесь они значали многое. От них зависело все, все, все.

Нет, слух не подвел его. Шорох сандалий затихал возле входа в подземелья. Кому могло понадобиться наносить узникам ночные визиты? Неужто здесь, в стенах монастыря есть сочувствующие ереси? Отчего-то в это отец Антонио верил больше, нежели в желание кого-то из монахов прочесть еретикам ночную проповедь. Нет-нет, людям свойственны благие порывы, но тень подозрений... О, эта большая, темная тень уже много лет стояла за его плечом, став постоянным советником и спутником, указывая темным перстом на всё, что могло нести в себе грех, и как же часто она оказывалась права.

Осторожно убрав четки в карман, инквизитор, неслышно ступая, направился в подземелья. Здесь не спали. Еще только спускаясь по лестнице, он услышал громкие голоса - тут же стихшие, стоило ему войти. Так озорные дети шумят, не желая ложиться спать, и замолкают, стоит строгому отцу появиться в дверях спальни. Отличие было лишь в возрасте детей, да в плотности того ужаса, который сырым туманом сочился сквозь решетки, путаясь у Вальдеса в ногах. "Не меня, Бога боитесь, грешники", - пробормотал он про себя, обводя молчаливых узников тяжелым взглядом темных глаз. Вот они, заблудшие души. Мятежные безумцы, решившие спорить с матерью Церковью. Жалкие ловкачи, кто из вас убежденный сторонник лукавого? Кто продал свою душу и дрожит за бренное тело, вцепившись в прутья решетки? Вальдес подошел к одной из камер и пристально посмотрел на заключенного - мужчину средних лет, некогда богато одетого щеголя, а ныне подобно оборотню превратившегося в оборванное полубезумное животное. Нет, полчаса пыток никогда не превратят истинного христианина в зверя. Вальдес перекрестил забившегося в угол узника и пошел дальше, туда, откуда доносились тихие голоса не спящих.

- Отец Франсуа? Это вы? - Вальдес перевел взгляд на собеседницу священника, - Что здесь происходит? Ночные часы даны нам для отдохновения и молитвы.

"...А не для разговоров с еретичками" - повисло в прохладном воздухе подземелья.

Отредактировано Антонио Вальдес (2009-04-01 23:24:31)

Она прислушивалась к тихому разговору, почти неслышному, когда они отошли. Редкие слова улавливал слух молодой испанки. "Не за колдовство" вернуло ей веселость и улыбка заиграла на губах. Покаяние, слезы, может быть, плети. Но жизнь, жизнь, жизнь!
"Неужели меня назвали доступной женщиной? Всего-навсего? Да какая тут инквизиция, тут все на мелком уровне"
Она тихо рассмеялась, сумасшедше смотря горящими глазами на соседнюю клетушку. Такое счастье наполняло певичку.
Шепотом, прислонившись к прутьям лицом, словно желая протиснуться, вылезти.
-За что тебя сюда привели? - снова отпрянув в темноту, успокаиваясь. Неужели несколько часов и какая-то надежда могут превратить в животное? Да ну, это не то.
Вернулась к двери, расположившись на полу, тревожно глянув на святую парочку. Лицемеры сановные.

"Да он одержим!" Тревожная догадка пронеслась в сознании Вальдеса, пока второй инквизитор вращал глазами и сжимал кулаки. Столь экспрессивное выражение эмоций никогда не находило отклика в холодном, как монастырские подвалы, сердце кардинала. Только любовь к Всевышнему пылала в нем, но разве об истинной любви стоит кричать во всеуслышание? "Наверняка одержим... И если правда то, что мне рассказывал отец Карлос о юности этого молодого французского сумасброда, для него это состояние привычно. Всем известно: бродячие актеры часто бывают одержимы". Это открытие сулило много ненужных проблем, но главной из них было само присутствие безумствующего инквизитора на виду у десятка заключенных.
Кардинал Вальдес мягко похлопал коллегу по плечу.

- Вряд ли вы сегодня увидите отца Томаса, дорогой друг. Он два дня назад изволил отбыть в Севилью. Давайте же напишем ему письмо, отец Франсуа... Мы поднимемся наверх и все обсудим...

Баюкая Бреннэ тихими речами, священник быстро огляделся, задержав взгляд на второй камере слева, той, где сидел де Сантьего. Господь милостивый, и почему заключенные подчас выглядят более сдержанными, чем слуги Твои?..

-Нет! -ее проняло. Какое колдовство, да помилует меня Бог. Она не знала, что сказать. И просто затянула молитву -Credo in Spiritum Sanctum sanctam Eclessiam catholicam... - голос дрожал, но легче, много легче, когда выговариваешься, а не думаешь о том, что ждет дальше. Ибо еретик мог раскаяться и умереть на виселице. Или в земле, когда палач прыгает на груди осужденной, ломая ребра. Такая смерть уготована девушкам. Колдуна ждали застенки инквизиции и смерть на костре. Или вода. Всплывет - значит ведьма. Тереса не любила смотреть на казни. Зрелище человеческого страдания заставляло ее переживать по-плохому, на своей шкуре чувствуя чужие удары.
Что она сделала не так? Почему Бог кинул ее в темницу, позволял вершиться такой несправедливости. Но даже молитва из ее уст не казалось смиренной и скорбной. Талант не теряется за секунду. После веселых песен даже слова латыни звучат не так.
Она смотрела по сторонам, жадно стараясь запомнить окружающее. В следующий раз глаз у нее может и не быть
-Vitæm aternam. Amen

Она угрюмо прекратила пение и почти легла на пол, укутав босые ступни в юбку. Холодно, слишком холодно. И забрали-то со двора, не дав времени на сборы. Ухватили за шиворот - утащили из жары.
-Душу мне спасать будут там... Долго и больно, вырывая слова. И никакое признание не поможет. К ведьмам снисхождения нет... И я не дитя. Скоро стала бы старухой, да не придется. Умереть во цвете лет - мечта, цветущая в песнях... Но я не колдунья, сеньор. Я простая танцовщица, чуть певичка... А кто сеньор? - выговориться... Оглушить, огорошить, себя в первую очередь. Фанатики, безумные фанатики, палачи веры. А сначала выглядят как слуги Божьи.
Тересе хотелось выть и кататься по полу, кричать... Но тогда ее посчитают одержимой Сатаной и будет только хуже. "Везет знатным дамам. Их инквизиция не касается. Стой на месссах вместе со всем двором, склоняйся перед королем, не поднимай глаз на инквизиторов. И все, будешь жива, пока муж в немилость не впадет. Простой же народ - игрушка для них, пшик, пустота, ничто. Нищие и безумцы. А этот, напротив меня, наверное, из богатых, что речи разводят. Таких за колдовство не забирают, будь они неладны. Но ему тоже будет больно"

Слова молитвы заставили отца Антонио остановиться, пропуская Бреннэ вперед. Сколько раз он слышал голоса ведьм - дерзкие и звонкие, полные нежной мольбы, охрипшие от криков... Но голос этой бестии отличался от прочих. Сильный, красивый голос, сдержанный, но таящий в себе прелесть, как нераспустившаяся роза таит аромат среди нежного шелка девственных лепестков. Даже дрожь не могла скрыть его красоты. Лишенный вызова, наполненный печалью, он больше походил на голос ангела, чем ведьмы. "Ну да, она же певичка..." - рассеянно подумал про себя отец Антонио, нащупывая в кармане четки. Голос - лживый свидетель, он часто подчиняется воле хозяина, его искренности нельзя верить.
Кажется, ее зовут Тереса.

Поднявшись наверх, кардинал пригласил Бреннэ в свой кабинет, в аскетичной строгости не изменяющий интерьерам монастыря, и опустился на стул с высокой спинкой, указав своему собеседнику на стоящую тут же скамью. Иного выбора и не было: пристанище Вальдеса было обставлено очень скромно.

- Итак, отец Франсуа, доверьтесь мне. Что гнетет вашу душу, что смущает ее? Вы понимаете, я не хотел вести подобные разговоры и отвечать на вопросы заключенных, потворствуя их просьбам. Так не годится. Однако здесь мы можем потолковать о чем угодно.